Образование — верный путь к благосостоянию.
Но мало какой школьный учитель служит тому доказательством.
Моё знакомство с преподавателем, окрещённым мной уже как искуснейший мастер ремесла преподавания иностранного языка, развернулось относительно недавно, около год назад, когда ты отдаёшь предпочтение рутинному ритму твоего безмятежного школьного бытия, предаваясь грёзам, не рассматривая грядущее вступление во «взрослую жизнь».
В тот день на улице ещё веяло нежным летним воздухом, мысли беспорядочно сменялись одна другой, никого ещё не обдал холодный осенний ветер, предвещающий начало учебного года, так что мне ещё было дозволено оставаться в моём меланхоличном настроении. Однако нежданно нагрянул шторм, от которого не я одна, но и преобладающая часть школы была в абсолютном недоумении. Дело в том, что всякое пополнение в преподавательском составе встречалось не бурными овациями учеников, а наоборот, предвещало собой неблагоприятные последствия, потому как ученики, привыкшие к укоренившемуся учителю и обучению по существующему порядку, принимали оный «подарок судьбы» крайне претенциозно. По прошествии времени, в невозможных условиях тесноты и духоты, под звуки барабанного боя сердца, состоялась первая встреча ничем не примечательного, выказывающего посредственную успеваемость класса, с учителем английского языка. С первых секунд от непосредственного начала урока, оставив излишние формальности, учитель отчётливо дала понять, что неизменные дни предшествующих лет подошли к концу, а наша первостепенная задача – безупречная успеваемость по её предмету. Несомненно, первое впечатление о героине повествования было неоднозначным; нужно обладать немалой долей преподавательской смелости, дабы усмирить патологически бесстрашных учеников, укрепив своё положение в дальнейшем товариществе. Более того, ей так же удавалось всякий раз одерживать победу в ожесточённой борьбе с родителями «благочестивых» учеников, ведь как можно определить в ходе моего рассказа- снисхождение со стороны учителя английского было глупо. Невзирая на её чопорность и сановитость, всякий осознавал ошибочность своих действий и слов, отдавая должное почтение качеству приобретённых знаний благодаря её непосильному труду, потому как, будем честны, до её появление каждое внеплановое тестирование сопровождалось мольбами, стонами отчаяния, а также взыванию о помощи к высшим существам даже у самого заядлого циника. Примечательно то, что в этом преподавателе нет ничего диковинного, как например, у того малого числа практикантов, очаровывающих своей интеллигентностью, учёностью и невозмутимостью в работе с большим количеством буйных старшеклассников, в которых ещё играет юношеский максимализм. Мой учитель английского — довольно-таки приземлённая, апеллирующая маргинальными в отношении любви, карьеры, семейной жизни понятиями; временами категоричная, в то же самое время внимательная к мелочам, самозабвенно отдающая себя и своё драгоценное время любимому делу, искренне переживающая о знаниях своих учеников женщина. Её неизмеримая забота оставила неизгладимый след в глубинах памяти во время приглашения отдельных лиц в кабинет, сопровождавшееся различного рода эвфемизмами и колкими замечаниями. Были и те, кто не смог сдержать слёз во время этой неприятной беседы, но никто, выходя из кабинета, не испытывал ненависти к ней, — все понимали, что каждое слово, вылетевшее из её уст было абсолютной правдой, чертовски гнетущей истиной, и что подобным же своеобразным образом, она проявляет внимание к нам.
Так почему же всё-таки учитель английского языка – мой любимый учитель? Не могу не признаться, что моя обыкновенная заинтересованность переросла в необъятную любовь к данной персоне и языку в целом. Возможно, одной из причин являлась привычка моего преподавателя непроизвольно выдыхать с улыбкой каждый раз, как один из учеников ошибался, что я находила до странности обезоруживающим и притягательным. Может быть, моё простодушное восхищение вышеупомянутой прекрасной женщиной было всего-навсего следствием моего больного ума романтизировать всякого человека, выделяющегося среди обывателей.Для меня немыслимо было до недавнего времени преодолеть текст о каком-либо научном открытии или достижении в спорте, написанным совершенно детским слогом в сто пятьдесят семь символов; не представлялось и возможности пистаь сочинения, не прибегая к спасительной помощи словаря. Проводя томительные дни в тоске, мне за всё время не открывался тот спектр возможностей, коим я обладаю сейчас благодаря её наставничеству.
