Жукенова М.Т.
Костанайский филиал
ФГБОУ ВО «Челябинский государственный университет»
гр.КРФЗ-502
Аннотация: В данной статье бы проведен анализ «потребность рассказать о своём времени (а точнее о самом главном событии своего времени – «пугачёвщине») и явилась причиною, заставившей взяться за перо», - так писал Пушкин о замысле своей новой повести. Мы должны рассмотреть, как талант человека, которого общество называет великим, помогает осознать, переосмыслить исторические события, оценить их с современной точки зрения.
Ключевые слова: пушкин, капитанская дочка, пугачевщина
В начале XIX века Вальтер Скотт раз и навсегда определил главный принцип работы исторического романиста: интуитивное проникновение в историю отныне не мыслится без серьёзной работы с историческим материалом. Это не осталось секретом для русской литературной критики: «В этом сочинителе есть точный историк: он может указать, на чём основывался; он верный живописец: может показать образцы» («Сын отечества», 1825, ч. 103, № 19, стр. 365).
Пушкин ставил в заслугу В. Скотту его обращение к «источникам совершенно новым, не подозреваемым прежде».
И если работая над «Арапом Петра Великого», Пушкин заимствовал материал главным образом у историка Корниловича, т. е. брал его из вторых рук, то его новый исторический роман из времён пугачевщины вырос из самостоятельных исторических штудий.
В 1836 г. в ответе критику «Истории Пугачёва» В. Б. Броневскому Пушкин писал: «Я прочёл со вниманием всё, что было напечатано о Пугачёве, и сверх того 18 толстых томов in folio разных рукописей, указов, донесений и проч. Я посетил места, где произошли главные события эпохи, мною описанной, поверяя мёртвые документы словами ещё живых, но уже престарелых очевидцев и вновь поверяя их дряхлеющую память историческою критикою».
Изучение архивных материалов настолько увлекло Пушкина, что, отложив роман, он засел за «Историю Пугачёва». 31 января 1833 г. датирован первый из известных планов «Капитанской дочки», 25 февраля Пушкин получает доступ к архивным материалам и сразу же начинает интенсивно работать над «Историей».
В конце 1834 г. «История Пугачёва» появилась в печати, и лишь после этого Пушкин активно принимается за роман. Прочную связь между «Историей Пугачёва» и «Капитанской дочкой» хорошо чувствовал еще П. В. Анненков, назвавший их «близнецами, назначенными пополнять один другого».
Первоначальный замысел романа был связан с конкретным историческим фактом: переходом дворянина-офицера Шванвича на сторону Пугачёва. Судя по первому плану (датированному 31 января, т. е. до начала занятий Пушкина в архивах), роман должен был строиться как романическое изложение биографии конкретного исторического лица (подобно «Арапу Петра Великого»). Но по мере ознакомления с архивными документами первоначальный замысел постепенно изменялся. 25 октября 1836 г. Пушкин писал цензору уже готовой к печати «Капитанской дочки» П. А. Корсакову: «Роман мой основан на предании, некогда слышанном мною, будто бы один из офицеров изменивших своему долгу и перешедших в шайки Пугачёвские был помилован императрицей по просьбе престарелого отца, кинувшегося ей в ноги. Роман, как изволите видеть, ушёл далеко от истины».
Знакомство с историческими материалами показало, что случай со Шванвичем был не единичным: «Показание некоторых историков, утверждавших, что ни один дворя<нин> не был замешан в Пугачёвском бунте, совершенно несправедливо. Множество офицеров (по чину своему сделавшихся дворянами) служили в рядах Пугачёва, не считая тех, которые из робости пристали к нему. Из хороших фамилий был Шванвич».
В конце зимы 1833 г. Пушкин получил из архива Главного штаба материалы о занятии Пугачёвцами крепости Ильинской и натолкнулся на новый факт: при взятии крепости по просьбе солдат был помилован Пугачёвым капитан Башарин. В новом варианте плана закрепляется этот исторический эпизод. Документ обрывался на эпизоде помилования Башарина («Коли он был до вас добр, — сказал самозванец, — то я его прощаю. — И велел его, так же как и солдат, остричь по-казацки, а раненых отвезти в крепость».
Исторический факт Пушкин дополняет вымыслом. В этом варианте плана Башарин участвует в некоторых операциях Пугачёва, потом переходит к Михельсону, отличается в боях с Пугачёвцами, «принят опять в гвардию». Однако ни в «Истории Пугачёва», ни в материалах к ней мы не встречаем аналогичного случая. Служба в Пугачёвских отрядах исключала и «принятие в гвардию», таким образом, вариант плана с Башариным противоречил исторической истине и, вероятно, поэтому был отвергнут Пушкиным.
Новый вариант плана связан с рассказанной Пушкину в Казани К. Ф. Фуксом историей некоего пастора, который был помилован Пугачёвым и произведён в полковники в благодарность за милостыню, которую Пугачёв получил от него в Казанском остроге. «Пастор-полковник, — записал Пушкин, — посажен был верхом на башкирскую лошадь. Он сопровождал бегство Пугачёва и несколько дней уже спустя отстал от него и возвратился в Казань». В поле зрения Пушкина появилось еще одно историческое лицо — человек, который был пощажен Пугачёвым за сделанное ему добро и который, не сражаясь в рядах пугачёвцев, скоро их покинул. В таком обобщенном виде черты пастора переходят к Гриневу.
Но судьбы Башарина и пастора служат только отправным моментом для образа Гринева. В отличие от Башарина Гринев отказывается служить Пугачёву, но прибегает к его помощи, а в отличие от пастора, который «отстал» от Пугачёва, Валуев (будущий Гринев) в последнем из известных планов романа «отпущен от него» (т. е. от Пугачёва) в Оренбург.
Последний план повести датируется зимой 1834/1835 гг., т. е. написан после поездки Пушкина в места, связанные с восстанием. В этом плане встреча Валуева с Пугачёвым почти полностью соответствует VIII и IX главам романа: «Крепость взята — Сцена виселицы. — Валуев взят в стан Пуг<ачева>. От него отпущен в Орен<бург>». Таким образом, Пугачёв выступает здесь, как и в романе, в роли благодетеля героя и совершает поступок, не зафиксированный ни в одном из документов, — отпускает на свободу своего врага, чтобы тот сражался против него.
Пушкин начинает прокладывать путь к «исторической истине» посредством художественного вымысла. В «Истории Пугачёва» Пугачёв показан слепым орудием в руках яицких казаков, «прошлецом, не имевшим другого достоинства, кроме некоторых военных познаний и дерзости необыкновенной». В романе Пугачёв — подлинный вождь крестьянского движения, сознательный носитель определённой исторической миссии (избиение дворянства и дарование воли народу). Отступая от реальных фактов во взаимоотношениях Пугачёва с пленными офицерами, Пушкин наделяет его образ чертами человечности.
«История Пугачёва» наполнена страшными картинами жестокостей Пугачёвщины. Здесь и сцена гибели капитана Харлова, и трагическая история его жены, взятой Пугачёвым в наложницы, а потом убитой, и ужасная смерть его тестя Елагина, с которого Пугачёвцы «содрали кожу... вынули из него сало и мазали им свои раны», и подробное описание Бердской слободы, которая была «вертепом убийств и распутства» и др. Картины «беспощадного русского бунта» заключает приложенный к «Истории» список жертв пугачёвцев. В «Капитанской дочке» всё это нагромождение ужасов Пугачёвщины, изображённых иногда с натуралистическими подробностями, значительно смягчено.
Накануне приступа в Белогорскую крепость приходит известие о взятии Нижне-Озерной. Эпизод взятия этой крепости с драматическими подробностями рассказан в «Истории». Захватив крепость, пугачёвцы «бросились на единственного ее защитника [коменданта Харлова; гарнизонные казаки ушли к Пугачёву, а солдаты отказались стрелять. — С. Ц.] и изранили его. Полумёртвый, он думал от них откупиться и повёл их к избе, где было спрятано его имущество». Потом Харлова привели к Пугачёву «обезумленного от ран и истекающего кровью. Глаз, вышибенный копьем, висел у него на щеке. Пугачёв велел его казнить и с ним прапорщиков Фигнера и Кабалерова, одного писаря и татарина Бикбая. Гарнизон стал просить за своего доброго коменданта; но яицкие казаки, предводители мятежа, были неумолимы. Ни один из страдальцев не оказал малодушия».
В «Капитанской дочке», несмотря на то что о взятии Нижне-Озерной рассказывает очевидец, эпизод передан двумя фразами: «Нижнеозерная взята сегодня утром... Комендант и все офицеры перевешаны. Все солдаты взяты в полон», т. е. эпизод представлен не как «злодейство» пугачёвцев, а как простой факт их победоносного движения. Гринёв вспоминает и Харлова, который приезжал в гости к капитану Миронову, и «молодую жену его», но трагическая история Харловой в романе не упоминается, и беспокойство Гринёва за Марию Ивановну («участь Марии Ивановны живо представилась мне, и сердце моё забилось») мотивировано скорее его любовью, чем реальными примерами расправы пугачёвцев с семьями офицеров, хотя таких примеров в «Истории» множество.
Также казнь в «Капитанской дочке» подаётся не как пример беспощадной жестокости Пугачёва и его сообщников, а как следствие непримиримости борьбы двух лагерей. Поэтому из многих примеров расправы Пугачёва с гарнизонами крепостей Пушкин воспользовался зафиксированным в «Истории» эпизодом с капитаном Камешковым и прапорщиком Вороновым, которых повесили после того, как на вопрос Пугачёва: «Зачем вы шли на меня, на вашего государя?» — они ответили: «Ты нам не государь... у нас в России государыня императрица Екатерина Алексеевна и государь цесаревич Павел Петрович, а ты вор и самозванец». В романе эти слова в несколько измененном виде переданы капитану Миронову и «доброму поручику» Ивану Игнатьевичу. И капитаншу Василису Егоровну также убивают после обличительных слов в её причитании по мужу: «...сгинул от беглого каторжника».
Какие-то дополнительные детали казни, которые можно истолковать как «зверства», в романе отсутствуют, хотя в «Истории» таковые имеются. Так, когда начальник инвалидной команды Юрлов и унтер-офицер, «коего имя, к сожалению, не сохранилось», «не захотели присягнуть и в глаза обличали самозванца», дело не кончилось просто виселицей — «их повесили и мертвых били нагайками».
Пушкин-историк понимал, что злоба восставших на дворянский род отнюдь не беспочвенна. В «Замечаниях о бунте» есть фраза: «Нет зла без добра: Пугачёвский бунт доказал правительству необходимость многих перемен». И не случайно известные слова Гринева о бессмысленном и беспощадном бунте, справедливые по существу, не находят подтверждения в документальных фактах, выбранных для романа. Жертвы пугачёвцев — это жертвы гражданской войны, а не бессмысленной злобы, а «кровавый злодей», каким был Пугачёв в трактовке официальной историографии, вызывает в романе сочувствие и мемуариста Гринёва, и читателя.
Строя сюжет «Капитанской дочки», Пушкин пришёл к осознанию парадокса: архивные факты могут исказить историческую истину. «Капитанская дочка» — это попытка показать историю на основе тщательного отбора исторических фактов по критерию их типичности для данной эпохи и событий. При этом второстепенные факты оказываются вовсе не важны. Когда Вяземский (письмо к Пушкину от начала ноября 1836 г.) заметил, что Гринёв мог быть определён из гвардии в армию только после особого ходатайства, Пушкин оставил это замечание без внимания.
По материалам:
Левкович Я. Л. Принципы документального повествования в исторической прозе пушкинской поры // Пушкин: Исследования и материалы / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом). — Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1969. Т. 6. Реализм Пушкина и литература его времени. С. 171—196.
